Неточные совпадения
Однако как я в силах наблюдать за собой, — подумал он в ту же минуту еще с
большим наслаждением, — а они-то решили там, что я с ума схожу!» Дойдя до своего дома, он вдруг остановился
под внезапным
вопросом: «А не надо ль сейчас, теперь же пойти к прокурору и все объявить?»
Вопрос он решил, поворотив опять к дому: «Завтра все вместе!» — прошептал он про себя, и, странно, почти вся радость, все довольство его собою прошли в один миг.
Но это было мгновение… Я встретился с его взглядом из-под епитрахили. В нем не было ничего, кроме внимательной настороженности духовного «начальника»… Я отвечал формально на его
вопросы, но мое волнение при этих кратких ответах его озадачивало. Он тщательно перебрал весь перечень грехов. Я отвечал по
большей части отрицанием: «грехов» оказывалось очень мало, и он решил, что волнение мое объясняется душевным потрясением от благоговения к таинству…
Ей что-то очень хотелось мне сказать, но она, очевидно, затруднялась и была в
большом волнении.
Под ее
вопросами что-то крылось.
Тогдашнее высшее русское общество не равнодушествовало к религиозным
вопросам, и они подвергались разбору по
большей части или
под влиянием французского вольтерианизма, или
под веянием мистических теорий и масонства.
В ту самую минуту, как он в модном фраке, с бадинкою [тросточкой (от фр. badine).] в руке, расхаживал
под аркадами Пале-Рояля и прислушивался к милым французским фразам, загремел на грубом русском языке
вопрос: «Кто едет?» Зарецкой очнулся, взглянул вокруг себя: перед ним деревенская околица, подле ворот соломенный шалаш в виде будки, в шалаше мужик с всклоченной рыжей бородою и длинной рогатиной в руке; а за околицей, перед
большим сараем, с полдюжины пик в сошках.
Иван Яковлевич был
большой циник, и когда коллежский асессор Ковалев обыкновенно говорил ему во время бритья: «У тебя, Иван Яковлевич, вечно воняют руки!», то Иван Яковлевич отвечал на это
вопросом: «Отчего ж бы им вонять?» — «Не знаю, братец, только воняют», — говорил коллежский асессор, и Иван Яковлевич, понюхавши табаку, мылил ему за это и на щеке, и
под носом, и за ухом, и
под бородою, — одним словом, где только ему была охота.
До Батавии оставалось всего 600 миль, то есть суток трое-четверо хорошего хода
под парусами. Бесконечный переход близился к концу. Все повеселели и с
большим нетерпением ждали Батавии. Уже в кают-компании толковали о съезде на берег, назначая день прихода, и расспрашивали об этом городе у одного из офицеров, который бывал в нем в прежнее свое кругосветное плавание. Все то и дело приставали к старому штурману с
вопросами: как он думает, верны ли расчеты?
Он стал расспрашивать Токарева о его прежней жизни, слушал и сочувственно кивал головою. Токарев рассказывал, а сам приглядывался к Марье Михайловне. В Петербурге, курсисткой, она была тоненькая и худенькая, с
большими, чудесными глазами, полными беспокойства и
вопроса. Теперь глаза смотрели мягко и удовлетворенно. Красивое, полное тело
под легкою блузою дышало тихим покоем.
Было решено, что Елизавета Петровна, надев
под свою одежду кирасу, отправится в казармы, чтобы привлечь
большее число солдат, и сама поведет их к Зимнему дворцу. Обсудив во всех подробностях различные пункты, касающиеся осуществления переворота, Шетарди коснулся
вопроса, интересовавшего его в особенности, как представителя Франции.
Кто мог бы разобраться во всем этом, что было наворочено
под черепом у этого психопата? Но возникал случайно перед ним какой-нибудь
вопрос или случай необыкновенного свойства — и вся эта психопатическая «бусырь» куда-то исчезала, и Степан Иванович обнаруживал самую удивительную, тоже, пожалуй, психопатическую находчивость. Он действовал смело и рассчитанно в обстоятельствах сложных и опасных и шутя выводил людей из затруднений и
больших бед, которые угрожали тех задавить.
Под давлением России и Австрии болгарское правительство приняло репрессивные меры против действовавшего на территории Болгарии «революционного македонского комитета», что только еще более обострило «македонский
вопрос».]; во сне он видит македонский
вопрос, наяву он терзается македонским
вопросом, с знакомыми и друзьями он толкует о македонском
вопросе, а как только сел он за письменный стол, из-под пера его выливается пламенная статья о г. Собинове [Л. В. Собинов (1872–1934) — оперный певец, с 1897 г. солист
Большого театра в Москве.], отравившемся омарами, о поклонниках г. Собинова, жаждущих его исцеления, о новых условиях вознаграждения, требуемых г.
— Я тебе скажу
больше, — продолжал князь Василий, хватая ее за руку, — письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем.
Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится, — князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел
под словами всё кончится, — и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.